Заззо Р.

ПСИХИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ РЕБЕНКА И ВЛИЯНИЕ СРЕДЫ

(Доклад на Всемирной Ассамблее международной организации по вопросам дошкольного обучения и воспитания. Афины, 1966 г. // Вопросы психоло­гии, № 2, 1967)

Влияние окружающей среды
<...> Очень сложное взаимодействие условий наследственности и среды остается совершенно непонятным, если не дать себе с самого начала ясного отчета в том, что эти два фактора не яв­ляются противоположными друг другу. Случаи патологичес­кой наследственности содержат эту сложную идею противопо­ставления, установления процентного соотношения двух фак­торов при определении ими характера или поведения. Но если, например, кретинизм сводит почти на нет всякое влияние сре­ды, то это происходит только потому, что здесь больше нет нор­мального функционирования мозга. Обычно здоровый мозг получает в наследство пластичность, способность к научению. Даже сама способность использовать благоприятные влияния окружающей среды, победить фатализм наследственности записана в наследственности человека. Кроме того, именно бла­годаря своей наследственности человек создает свою среду, среда же дает наследственности возможность самовыражения, ориентации, оформления. Один фактор без другого теряет вся­кую реальность.
Нет ничего парадоксального в высказывании, что челове­ческий род имеет одновременно и самую богатую наследственность, и самую большую пластичность и обучаемость; и что детерминирующие влияния и наследственности, и среды дости­гают максимума у маленького ребенка. В процессе роста эти детерминанты не дозируются в дополняющих друг друга про­порциях, а объединяются друг с другом в единое целое.
Таково наше первое основное положение.
Второе положение состоит в указании на необходимость строго различать эту проблему наследственности и среды, как мы их только что определили по отношению к человеку, от про­блемы индивидуальных различий. В этом пункте споры порож­дают страсти, а предрассудки мешают толкованию фактов.
Отдельные индивиды и даже целые группы людей разли­чаются между собой в отношении интеллекта, характера и дру­гих психологических черт. Какую роль играют в определении этих различий наследственность и среда?
Слишком часто забывают, что диапазон этих различий ми­нимален по сравнению с тем, что является общим для разных людей в их наследственности и среде, и что каждый из нас очень далек от использования оптимальных условий, которые, вероятно, позволили бы ему полностью реализовать свои воз­можности.
Однако нужно признать, что эти небольшие различия име­ют огромное значение с точки зрения психологии, морфологии и практики.
Они имеют психологическое значение, потому что это как раз те различия, которые делают каждого из нас особым суще­ством, неповторимой личностью. Их значение для морфоло­гии определяется тем фактом, что именно благодаря этим раз­личиям мы способны схватывать и анализировать действие скрытых общих причин (сюда и относится метод тестов — прием описания индивидуальных вариа­ций вокруг некоторой нормы). С практической точки зрения инди­видуальные различия важны потому, что только зная эти при­чины, можно воздействовать на них — вылечить, обучить и воспитать человека.
Но и здесь снова необходимо остерегаться любой концеп­ции, слишком упрощающей отношения между наследствен­ностью и средой. В своем сочинении под заглавием «Наследст­венность и политика» выдающийся биолог Халдейн пишет: «Если в Англии неграмотность связана чаще всего с умственной дефективностью либо со слепотой, то в Индии ее нужно отнес­ти прежде всего на счет отсутствия возможностей для учения».
Относительное значение, придаваемое среде, явно изменя­ется от одной психологической черты к другой. Но согласно примеру Халдейна, оно варьирует также и в отношении одной и той же черты, в зависимости от общего положения индивида или рассматриваемой группы (Анализ вариативности значений любой данной психологической черты не устанавливает фиксированных отношений между относительной ролью на­следственности и среды — эта последняя зависит, очевидно (но довольно сложным образом), от веса факторов, который также является величиной изменчивой. Если взять в качестве примера неграмотность, то вес такого фактора, как обучение, может быть и больше и меньше). Короче говоря, не существует ответа на проблему наследственности и среды, который выра­жался бы в универсальной и неизменной формуле, — по той про­стой причине, что реципрокное взаимодействие существенных факторов бесконечно изменчиво.
Третье положение касается иерархизированного разнооб­разия окружающих условий, которые участвуют в психологи­ческой детерминации каждого индивида.
Говоря о среде, прежде всего имеют в виду общую ситуа­цию, в которой развивается индивид (социальные, экономи­ческие, культурные условия). Часто на этом и останавливают­ся, не стараясь выяснить ближайшую среду развития ребенка, семейную среду, через посредство которой оказывает свое вли­яние и социальная среда, выступая в чрезвычайно различных формах обучения. Наконец, почти всегда оставляют без вни­мания тонкую сетку отношений индивида с окружающими, которую он плетет вокруг себя с самого раннего детства. А ведь именно на этом уровне ребенок ассимилирует среду и воздей­ствует на нее, чтобы придать ей желательную форму, как раз здесь среда становится активным строительным материалом, материей для формирования личности.
Представление о трех уровнях, на которых осуществляют­ся формирующие влияния, опять-таки чересчур схематично. Но оно поможет нам лучше понять те примеры, которые мне сейчас хотелось бы привести.
А. Социальная, экономическая и культурная среда. До 1940 го­ла большинство исследований было посвящено изучению влия­ния среды в самом широком смысле слова, причем в особенности – ее влияния на интеллектуальное развитие. Это значит, что проблема была поставлена в наиболее простом (по види­мости) аспекте. Но, как это нетрудно понять, при выборе та­кого уровня (социальные категории) и подобного критерия (ин­теллект) толкование фактов давало простор для самых страст­ных споров. Действительно, ведь констатировать параллелизм между иерархией социальных категорий и иерархией интел­лектов означало оправдать иерархию классов, наций и рас как якобы определяемую самой природой вещей.
Из большинства исследований непосредственно выясняет­ся следующий факт: уже для детей трех лет можно констати­ровать определенную связь между уровнем развития их интел­лекта и социальным положением родителей. Но в исходном пункте обнаруживается равенство детей: на первом году жиз­ни таких различий нет. Лишь где-то на втором году появляется соответствие уровня развития интеллекта и социального уров­ня, или, если взглянуть на дело с другой стороны, положитель­ная корреляция между умственным развитием детей и роди­телей.
Казалось бы, истолкование фактов несложно; ритм умст­венного развития ускоряется в большей или меньшей степени в зависимости от все возрастающего и постоянно накапливающе­гося влияния окружающей среды. Но сторонники наследствен­ности сейчас же выдвигают возражение: прогрессирующая диф­ференциация интеллектов может отлично объясняться, говорят они, постепенным обнаружением наследственных возможностей. Кроме того, ведь социальная дифференциация интеллектов, ус­тановившись в три года, в последующем уже не усиливается; это, по-видимому, доказывает, что влияние среды, не прекра­щающееся и после третьего года жизни ребенка, никогда не играло существенной роли.
Можно предпринять исследования и другого рода: срав­нить интеллект усыновленных детей с интеллектом их усыно­вителей, не имеющих к ним никакого родственного отношения, бесспорно, и здесь существует определенная корреляция. Так, например, Беркс установил наличие корреляции, равной 0,20, между интеллектом детей, усыновленных в возрасте до 12 ме­сяцев, и интеллектом взявшей их матери. Однако гораздо более слабая корреляция с интеллектом усыновителя — отца (все­го 0,07) говорит в пользу гипотезы о влиянии среды, так как на первом году жизни влияние матери на обучение и воспита­ние ребенка осуществляется более непосредственно, чем вли­яние отца. Но тогда сторонники наследственности выдвига­ют гипотезу об избирательном выборе. Они говорят, что усы­новители часто выбирают себе младенца в зависимости от его происхождения или даже — при более позднем усыновлении — от интеллекта ребенка. Это и должно объяснить тот парадок­сальный факт, что в среднем корреляция более высока в тех случаях, когда усыновление совершается позднее. Если Беркс устанавливает корреляцию 0,20 (для 5 лет) у детей, усынов­ленных в младенчестве, то Фримен и его коллеги обнаружили корреляцию 0,48, — т. е. такую же, как и в отношении собст­венных детей (для 11 лет), у детей, усыновленных в 4 года. Таким образом, интеллектуальное родство, возможно, уста­навливается вследствие намеренного выбора усыновителем ребенка, который походил бы на него.
В то же время Фримен, Хольцингер и Митчелл, наряду с другими, получили факты, которые легко справляются с этим возражением. Для 156 детей, взятых почти наугад из семей зажиточных, среднего достатка и бедных, коэффициенты ин­теллекта составляли в среднем 111, 103 и 91. Наконец, те же авторы сопоставили корреляцию между 130 парами братьев и сестер, раздельно воспитывавшихся 4 года в разных пансиона­тах, с корреляцией, полученной для 112 детей, не связанных между собою родственными отношениями, но проживавшими в одних и тех же пансионатах. Корреляция для этих двух групп в точности совпадала и равнялась 0,25. Другими словами, она располагалась посредине между нулевой корреляцией, которую можно было бы ожидать в отношении детей разных роди­телей, и цифрой 0,50, выражающей обычную корреляцию для братьев и сестер, живущих вместе.
Заканчивая этот краткий перечень фактов, я хотел бы вспом­нить случай с Мари Ивонн, девочкой, которую привезла из глубины лесов Центральной Америки экспедиция Веляра. Этот ребенок, родом из племени гваякилов, самого отсталого на всем земном шаре, превратился в интеллигентную и культурную жен­щину.
Можно ли из всего сказанного сделать вывод о примате окружающей среды? Конечно, любой автор после изложения представленных материалов может оставить за собой послед­нее слово. Но мне хотелось бы быть беспристрастным, и я могу быть по крайней мере благоразумным. Несомненно, что суще­ствуют определенные органические и, возможно, наследствен­ные условия развития интеллекта. Отчасти именно благодаря этим условиям некоторые интеллектуальные возможности мо­гут сохраняться даже вопреки часто крайне неблагоприятным окружающим обстоятельствам.
Но напомним, что эта возможность сопротивления и ком­пенсации в раннем детстве очень невелика, и от нас, взрослых, зависит охрана умственного потенциала младенца. Нужно по­мнить также и о том, что даже у самых обездоленных детей все­гда имеется зона, в пределах которой может проявиться бла­гоприятное влияние окружающей среды.
Б. Условия воспитания ребенка матерью. Как бы то ни было, статистическая обработка больших анкет никогда не сможет сильно продвинуть нас по пути к объяснению. Они могут уточ­нить природу социальных причин некоторых психологических бедствий, но не способны вскрыть существо того механизма, согласно которому оказывают свое влияние эти причины. Так, например, нищета воздействует на детство не только прямо, определяя недостаточность питания и материального благопо­лучия ребенка, но и множеством других способов, гораздо бо­лее коварных и эффективных. Мать, которая тяжело трудится с утра до вечера, чтобы заработать на жизнь, часто бывает вы­нуждена отдавать ребенка на сторону. И тогда ребенок начина­ет страдать от отсутствия материнского ухода, от той аффек­тивной обедненности, величайшая важность которой нам теперь известна. Кстати, вовсе не случайно, что интенсивное изучение эффекта недостаточности материнской заботы началось в наше 1 время. Оно ведет свое начало со времени войны с ее беженца­ми, разрушенными очагами и сиротами.
Все, кто занимается ранним детством, сегодня знают ужасные последствия отсутствия материнской заботы о ребенке, как их описал в 1945 г. Рене Спитц и подтвердили Джон Боулби в Англии и Женни Обри-Рудинеско во Франции.     
Я не стану подробно останавливаться здесь на сделанном этими авторами описании младенцев — хорошо ухоженных, находящихся в яслях в самых благоприятных материальных условиях и в то же время регрессирующих интеллектуально, чахнущих физически, все более погружающихся в состояние тоски и оцепенения с того дня, как они лишились матери.        
По-видимому, ребенок становится чувствительным к раз­луке с матерью в возрасте от 4-5 месяцев. Спитц ищет объяснение этого факта не только в работах Фрейда, но и в анализе стадий эмотивного развития, который сделал Валлон.
Ребенок еще не умеет говорить «мама» и узнавать предме­ты. Его сознание находится еще в зародышевом состоянии, когда «я» не отделено от других людей, а равновесие и чувство безопасности целиком зависят от примитивного союза с ними. Ребенок, разлученный в этом возрасте с матерью, не усыновленный сразу же другой женщиной, рискует носить всю жизнь особую печать, отличающую сферу его аффективности и ум­ственной деятельности.
Голдфарб сравнивал две группы по 15 детей 10-14 лет в каждой. В первую группу входили дети, выросшие в семье, а во вторую — дети, которые жили в детских учреждениях примерно с шести месяцев до 3-3,5 лет. Наследственность их была практически сходной. Средний IQ (по Векслеру) детей первой группы был на уровне нормы, а средний IQ детей, проведших раннее детство вне семьи, составлял 0,73, т. е. находился на гра­ни умственной отсталости.
Если интеллект поражается в той же мере, что и аффектив­ная сфера, то это происходит потому, что обоим свойственна одна и та же фундаментальная тенденция освобождения от владеющих сейчас ребенком желаний, избавления от рабской зависимости, от инстинктов. Способность абстрагирования развивается в содружестве с успехами аффективной сферы. И если исходная фаза была неблагоприятной, а первые связи с матерью оказались разорванными, вся последующая эволю­ция тормозится и затрудняется. Нарушения варьируют по тя­жести и форме в зависимости от возраста, когда произошла разлука. Но вполне возможно, что опасность разлуки навсе­гда или длительного расставания сохраняется до возраста в 3-4 года.
Но мне хотелось бы рассказать об одном наблюдении, ко­торое является как бы контрпробой по отношению к наблю­дениям о влиянии материнской заботы на психическое разви­тие ребенка. Речь идет о темпе развития африканских детей, прослеживаемом двумя группами врачей и психологов в Кампале (Уганда) и в Дакаре под эгидой Международного центра детства. В статье, опубликованной доктором Марсель Жебер, психологом из группы в Кампале, установлены поразительные факты: большинство негритянских детей в один и два года рез­ко превосходят европейских детей по развитию как тонуса и моторики руки, так и речи и социальных реакций. 93% негри­тят в возрасте одного года имеют IQ свыше 100, а в два года таких детей насчитывается 80%. Позднее, в три года, они теря­ют свое первенство и обнаруживают тенденцию к небольшому отставанию от белых детей. Профессор Ж. Сенегаль из дакар­ской группы констатировал со своей стороны такие же факты и предложил для них то же объяснение, а именно — тесный кон­такт маленьких африканцев с матерью.
«Она кормит его по первому требованию, — сообщает Жебер, — давая ему грудь как только он заплачет; она носит его на спине, зачастую соприкасаясь с ним кожей; всегда тесно свя­зана с ним, малыш постоянно держится за полу матери, спит с нею... Таким образом, ребенок живет в мире тепла, постоянно защищаемый своей матерью, и этот исключительный комфорт обеспечивает ему полную безопасность».
Конечно, можно обратиться для объяснения скорости нерв­но-двигательного развития маленьких африканцев и к расовым особенностям: они держат головку уже в 6 недель; у них рано прогибается позвоночник (поясничный лордоз); они стоят без поддержки в 7 месяцев, а в 10 месяцев ходят; их отличает пора­зительная подвижность кисти и пальцев, проявляющаяся в мяг­ких, ловких и точных жестах; они захватывают таблетку поду­шечками большого и указательного пальцев в 12 месяцев.
Но при чтении детального отчета Марсель Жебер приходит на ум фраза Валлона: «Движения ребенка обретают форму в движениях взрослого».
«Ребенок, которого постоянно носят на спине, так что он может следить за разнообразными движениями матери, очень скоро научается держать головку... это может объясняться и тем, что ребенка носят в положении сидя, так что его выпрям­ленное тело примыкает к телу матери, а согнутые нижние конеч­ности охватывают ее талию; поясничные мышцы находятся в тонусе, позволяющем ребенку удерживаться в сидячем положе­нии и очень рано овладеть ходьбой», а также приобрести отлич­ное равновесие, которое сохранится у него затем на всю жизнь.
Но как же объяснить тогда замедление развития после двух лет? Марсель Жебер думает, что это связано с резкостью такого аффективного события, как отлучение от матери. Оно имеет форму настоящего разрыва: мать отказывается давать ребен­ку грудь, она больше с ним не спит. Часто происходит даже физическое отделение: ребенка поручают какой-нибудь родст­веннице, живущей так далеко, что мать редко навещает его. Африканская мать занимает позицию, которая, по-видимому, целиком соответствует общей концепции воспитания. «Многие африканские матери думают, — говорит одна из них, — что играть с ребенком плохо, это может повредить ему».
Вот каковы наблюдения, весьма своеобразно иллюстрирую­щие важность отношений между матерью и ребенком. Впрочем, нет никакой необходимости доказывать ее. Следует только сде­лать из нее все практические выводы: ратовать за усыновление в первые недели жизни, чтобы ребенок еще не фиксировал свою привязанность к матери; открыть широкий доступ матерям к уходу за больными в детских больницах; давать психологичес­кую подготовку персоналу, предназначенному для работы с маленькими детьми; предпринимать социальные меры, кото­рые позволяли бы работающим и незамужним матерям следить за своими детьми.
Но в то же время мне хочется выразить энергичный протест против преувеличений и слишком поспешных обобщений не­которых психиатров. Не все дети страдают от разлуки с мате­рью в равной степени, а некоторая их часть, по-видимому, даже вовсе избегает того вредящего воздействия этой разлуки, кото­рое было описано выше. В течение многих лет я в качестве экс­перта следил за английскими и французскими работами, кото­рые были посвящены Международным центром детства изуче­нию фактора разлуки ребенка с матерью. Я постоянно сожалел о том, что не уделялось специального внимания исследованию тех детей, которые оказались устойчивыми к действию этого фактора или были способны к быстрой реадаптации. Боулби и Спитц дали мне ясный ответ на вопрос о том, чем это вызвано. Прежде всего они полагают, что всякий ребенок, ставший жерт­вой разлуки с матерью, поражается психологически, даже если внешне это никак не обнаруживается. И потом, говорят они, если имеется столь серьезная опасность, то не лучше ли при­нять меры, чтобы защитить от нее всех детей?
Проблема эта гораздо сложнее, и это отлично знает Боулби, посвятивший целый раздел своей книги рассмотрению мер по защите детей, которые почему-либо должны быть разлучены со своими матерями.
Вульгаризация идей относительно воспитания ребенка ма­терью может привести к печальным результатам. Не так давно рабочие одного большого металлургического завода парижского района стали сомневаться, можно ли доверять своих детей на целый день воспитателям заводских яслей, опасаясь, как бы дети не стали идиотами. Необходимо отыскать практическое решение проблемы для тех случаев, когда требуется более или менее длительная разлука детей с матерями. И для этого нуж­но со всей беспристрастностью исследовать сопротивляемость и компенсаторные возможности детей, а не только причины подверженности их действию этого фактора(В работе, продолжающейся уже четыре года, моя сотрудница О. Брюне изу­чает развитие трех групп детей: из семей родителей свободных профессий, где детей воспитывает мать (группа А); из рабочих семей, в которых в пер­вые месяцы жизни детей их отдавали кормилицам (группа С), и из рабочих семей, где дети воспитывались с матерью (группа В). Это длительное ис­следование обнаружило взаимодействие двух факторов: воспитания ребен­ка матерью и социально-экономической принадлежности семьи. В шесть месяцев дети всех групп показали одинаковые данные (IQ 100). В возрасте одного года дети, разлученные с матерью, стали отставать (А=100, В=100, С=87). В три года выяснилось несомненное превосходство детей из более культурных семей (А=115, В=97, С=83). Анализ результатов показыва­ет, что своим превосходством дети группы А были обязаны гораздо боль­шей легкости словесного выражения мыслей (синтаксис, применение лич­ных местоимений), хотя говорить они начинали не раньше, чем дети из ра­бочих семей (группа В)... («Enfance», 1956, 1, 85-94).
В. Тонкая структура среды. В заключение хотелось бы при­вести данные сравнительного изучения историй близнецов. Пер­вое наблюдение, касающееся скорости их развития, имеет от­ношение к тому, что мы только что говорили о среде, рассмат­риваемой как непосредственно окружающие ребенка условия жизни.
В общем, однояйцевые близнецы развиваются интеллекту­ально несколько медленнее обычных детей. Этот факт нельзя отнести за счет социальной среды: я констатировал его на всех уровнях. Не связан он и с тем, что мать пренебрегает выполне­нием своего долга: близнецы окружены, как правило, особым вниманием. Наконец, указанный факт нельзя приписать и худ­шей наследственности: нервнодвигательное развитие близне­цов происходит совершенно нормально. Мы с моей коллегой Ирэн Лезин показали, что отставание близнецов в первые годы  жизни связано главным образом с недостаточным развитием у них речи, бедностью их социальных отношений и игр.
Их отставание определяется наличием близнецовой пары, в которой они замыкаются. Писательница Элизабет Гудж так пишет о близнецах — персонажах ее романа: «Они оказывают­ся изолированными в своем мирке, как в тысячецветном мыльном пузыре, и у них редко есть лишнее время, чтобы заняться осталь­ной вселенной... они совершенно непроницаемы для влияний какого бы то ни было рода».
Каждый из близнецов как бы экранирует другого от воздей­ствий взрослого. Недостаток их взаимоотношений со взрослыми на стадии синкретической социабильности может повредить развитию их личности и в дальнейшем, если не позаботиться о том, чтобы возможно раньше преодолеть чрезмерную зависи­мость близнецов друг от друга.
Второе наблюдение, которое дает еще больше пищи для раз­мышлений, — это наличие двух явно неодинаковых личнос­тей у существ, совершенно тождественных с точки зрения их наследственности. Да и среда их тоже кажется идентичной, поскольку они имеют одинаковый возраст, живут в одной се­мье, окружены одними и теми же заботами, носят одинаковую одежду.
Но индивид воспринимает в среде не только эти моменты. Она служит для него основой всех тех отношений, которые складываются у каждого из нас с себе подобными, — отноше­ний соперничества, взаимодополняемости, всего репертуара ролей, которые мы играем в зависимости от того, кто являет­ся нашим партнером. Здесь идет речь о законе, который спе­цифичен не только для близнецов. Но эти последние демон­стрируют его особенно выпукло, потому что при одинаковой среде и наследственности каждый из них создает особую лич­ность.